Именно этот инструмент, так же как и очень многие другие, возник в глубокой древности. Ещё во времена Ниневии его обязанности исполняли ладоши музыкантов-певцов, а несколько позднее - две дощечки. Во Франции этот инструмент был известен под именем claque-bois и много лет спустя развился в ксилофон, а в Италии - он превратился в очень распространённую детскую игрушку va-et-vient, представляющую собою три деревянных молоточка, из которых средний, оставаясь неподвижным, принимал на себя удары соседних - левого движеньем вправо и правого - движеньем влево.
В русском кустарном производстве нечто подобное встречалось в виде очень любимой детьми игрушки «медведь и дровосек», поочерёдно ударявших по неподвижно укреплённой наковальне. В новейшее время, уже для оркестровых нужд, этот прибор превратился в «кнут» и, утратив своё давнишнее название «погремушки» - crota-le, стал называться «хлопушкой» или «щёлканьем бича». Его первое и потому весьма прославленное применение в оркестре имело место уже свыше ста лет тому назад, в 1836 году, в опере Адольфа-Шарля Адама (1803-1856), часто именуемого теперь Аданом, Почтальон из Лёнжюмо - Postilion de Longjumeau.
Как и следовало ожидать, Адольф-Шарль Адан или Адам не мог удовлетвориться только «щёлканьем бича» по той причине, что в его музыка, - живой и лёгкой, - следовало прежде всего воспроизвести не менее весёлую езду самого почтальона. Поэтому, для большей естественности в воспроизведении всей «звуковой картины», автор оказался вынужденным объединить удары кнута с позвякиваньем бубенчиков. Но коль скоро эти новые инструменты появлялись в оркестре впервые, то Адам предпослал не лишённое занимательности пояснение, где в точности определил существо своей затеи. «Бубенчиков, - говорит он, - должно быть в количестве одной дюжины приблизительно и, будучи привязанными к рукоятке, ими следует встряхивать так, чтобы подражать рысистой побежке почтовой лошадки. Кнут, - продолжает он, - представляет собою двойной кожаный ремень в палец шириной. Дёргая этот двойной ремень с силой, две средние части его сталкиваются и производят треск кнута».
После этого столь примечательного случая, кнут или как его иногда называют, - щёлканье бича, совершенно исчез из оперного оркестра, обосновавшись в оркестре детской симфонии и развлекательной музыки. И только отсюда он начал вновь медленно завоёвывать своё место в большом симфоническом оркестре, исполняя, правда, обязанности исключительно по своему исконному призванию, - вызвать представление, связанное только со звуком удара кнута или, что то же,- щёлканья бича.
В современном «оркестровом» представлении кнут не имеет ничего общего с бичом, применяемым возницей или погонщиком скота. Кнут новейшего времени представляет собою две тщательно отточенных деревянных дощечки, снабжённых рукоятками и плотно скреплённых шарниром в одном каком-нибудь конце. Исполнитель берёг инструмент только за рукоятку, раскрывает его наподобие римской пятёрки и со всего размаха хлопает им столько раз, сколько это требуется по музыкальному замыслу. Получается резкий щёлкающий удар, в точности напоминающий удар длинного пастушеского бича.
Современные музыканты, преследующие несколько иные цели,- во всех инструментах оркестра эстрады они стремятся прежде всего к наибольшему сохранению средств исполнителя, - добились упрощенной разновидности кнута. Их «кнут», выточенный из каменного клёна, представляет собою рукоятку с неподвижной дощечкой, у основания которой прикреплена вторая, подвижная дощечка, иногда в виде одной только рамки. Во время игры исполнитель держит инструмент только одной рукой и резким взмахом воспроизводит удар вполне сходный с ударом обыкновенного оркестрового кнута, а следовательно, и с ударом общеизвестного бича.
Пользовались ли этим инструментом после Адама на Западе? По всей вероятности-да, если допустить, что Кург Закс и Эгон Вэллес под немецким словом Rute, подразумевали именно кнут, а не прутья. Сомненье могло бы возникнуть только в том, что у немцев есть особое определение «удара бича» - Peitschenknall, не упоминаемое, правда, ни в одном большом труде по инструментовке или инструментоведению. Единственный раз оно встречается у Курта Закса в книжечке Die modernen Musikinstrumente в главе, посвящённой инструментам «для особой цели». Но тот же Закс в другом месте, в своём Real-Lexikon der Musikinstrumente, упоминая о «прутьях», называет их «обычной принадлежностью обихода» и говорит о них так, как будто бы речь шла не столько о прутьях в прямом значении слова, сколько о прутьях, как особом ударном инструменте новейшего времени или, в лучшем случае, - о второй палочке-колотушке большого барабана. Если же принять во внимание, что понятие verges - «прутья», отсутствует буквально во всех французских источниках, a rod, так же как и slap-sticks,- в английских, то станет очевидным, что Rute Малера и Штрауса есть именно кнут-хлопушка, а не прут или розги в прямом значении слова. Собственно «прут», или по словам Курта Закса,- в качестве «одной принадлежности обихода», значит «веник» или «розги», и в значительной мере противоречит тому, что этому «инструменту» предписано в оркестре указанными авторами. Известное исключение представляет собою только Вторая симфония Малера, где «вторая палочка большого барабана» есть именно принадлежность его, которая была известна со времён XVIII столетия под именем веника или розог, применена Моцартом в Похищении из Сераля и весьма образно описана Якобом фон-Штэлином в связи с «музыкой янычар». Эта «вторая палочка» в своём несколько «искажённом значении» и была именно той второй плоской поверхностью, которой хлопали по широкому и также плоскому обручу большого барабана. Как известно, «классической» принадлежностью большого барабана был обыкновенный пучок прутьев или розог, которым действовали на мелких долях так же совместно с мягкой колотушкой, исполнявшей основной и, следовательно, более простой ритмический рисунок.
Итак, если кнут-fouet и кнут-Rute тождественны в своём существе, тогда возникает сомненье в наличии прутьев, как самостоятельного ударного инструмента, введённого Римским-Корсаковым. Его веник, по сути дела, не есть отдельный инструмент, а является лишь принадлежностью, при посредстве, которой производили некий шум. Как отдельное наименование инструмента «прутья»-verges не существует во французском языке, а «прутья»-Rute суть то же самое, что и «кнут»-Rute. Немцы нигде не применяют определения «кнут»-Peitsche, и там, где им пришлось воспользоваться понятием «щёлканье бича»-Peitscheknall, они ссылаются только на «кнут-хлопушку», в подробностях уже описанную выше и вполне совпадающую с французским определением. Единственный раз об этом инструменте под именем Peitsche упоминает только Эрхард-Вальтэр Хаупт, но он же говорит и о собственно «хлопушке» - Knallbuchse, правда, совершенно воздерживаясь от её описания. Надо думать, что оба эти инструмента вполне тождественны.
В противоположность сказанному, русские музыканты в своих партитурах кнутом вполне основательно стали называть самую обыкновенную деревянную хлопушку, явно применяя это понятие к французскому переводу слова fouet. Слово же Peitsche в его настоящем оркестровом значении возникло не у немцев,- единственное упоминание об этом у Хаупта в счёт не идёт,-а именно у русских, которые на этот раз слово «кнут» перевели буквально и, естественно, впали в то разноречие, в котором повинны сами немцы. Отсюда ясно вытекает, что отдельные удары «розгой» или «прутом» - Rute, применённые Малером и Штраусом,- о них упоминает Эгон Вэллес,- суть именно удары современного оркестрового кнута, а отнюдь не какого-то «нового инструмента», о чём так неясно и туманно упоминает и явно чего-то не договаривает Крут Закс.
Однако, чтобы покончить с этим запутанным вопросом остаётся обратиться ещё только к свидетельству Эгона Вэллеса. Совершенно уклоняясь от описания кнута-Rute, он, тем не менее, говорит, что «Рихард Штраус, пользуясь этим инструментом в Электре и Женщине без тени, стремится воспроизвести в оркестре подлинные удары, а Малер в третьей части Второй симфонии, представляющей собою симфоническую разработку его же песни «Проповедь святого Антония рыбам»,- подражать плеску рыб». Если справедливо, что «плесканье в воде рыб» может быть передано только лёгкими ударами берёзовых прутиков или плоских дощечек, то Rute Малера вполне согласуется с тем, что было принято понимать под именем «прутьев» во времена Моцарта и Штэлина.
Итак, во Второй симфонии Малера использованы именно прутья-Rute в значении дополнительной принадлежности большого барабана, о чём с достаточной ясностью упоминает английский музыковед Николас-Комин Гэтти, говоря, что «Густав Малер воскресил Ruthe во Второй симфонии подобно той, какой ещё Моцарт воспользовался в Похищении, из Сераля». Это приспособление, представляющее собою род «берёзового прута или метёлки - birch-rod or broom», попросту значит «розга или веник» и именно его-то и имел в виду Курт Закс, когда пояснял, что «в качестве второй палочки-колотушки большого барабана прутья были уже известны в XVIII столетии». Следовательно, прутья малеровской «Проповеди рыбам» вполне соответствуют берёзовым прутикам или венику Моцарта и Римского-Корсакова, но они далеко отходят в сторону от своего подлинника в позднейших произведениях того же Малера и, в особенности, Штрауса. Впрочем, вот тот случай из Второй симфонии, о котором идёт здесь речь.
Значительно проще решается задача в Третьей симфонии. Здесь Малер пользуется понятием Ruthe в полном согласии с определением Курта Закса, если допустить, что этот последний имел в виду плоскую палочку. Но, тем не менее, его «прутья», представляя собою палочку, которой он требует ударять по обручу большого барабана- auf das Holz der grossen Trommel geschlagen, не дают ясного понятия о своём качестве. Если это обычная палочка барабанщика, то речь может итти о подражании звукам деревянных коробочек, известных в современном jazz'e под именем wood-blocks''ов. Если же это «добавочная палочка», вернее - вторая колотушка большого барабана, о которой распространяется Курт Закс, то будучи предположительно плоской она является ни чем иным, как упрощенной разновидностью оркестрового кнута-хлопушки. Если же это просто веник, то такая принадлежность едва ли может дать, будучи ударяемой по обручу-раме большого барабана, столь ценное звучание, о котором стоило бы так много говорить.
Наконец, в Шестой симфонии точно такой же случай не назван уже словом Ruthe, а исполнителю просто предписывается играть палочкой по обручу большого барабана и тем самым воспроизводить звуки, свойственные деревянным коробочкам. Собственно же «прутья» - в современном начертании Rule, участвуют наравне с другими инструментами и имеют вполне самостоятельную партию. В этом последнем случае они применены однажды и явно используются в качестве инструмента, долженствующего произвести крайне резкий удар, вполне сходный с ударом кнута-хлопушки - Peitsche-Knallbuchse, ничего общего не имеющего с шуршащими похлопываниями веника или прутиков - Rute - по коже обыкновенного большого барабана.
Нет ничего проще убедиться в том, что сам Малер не достаточно ясно представлял себе то, чего хотел, или, вернее,-не достаточно, точно определял то, что требовал. Если Rute Третьей симфонии есть дополнительная палочка большого барабана, то это положение опровергается самим же Малером в Шестой симфонии, где требуется уже два различных звучания. Если принять за основу Rute в «Проповеди рыбам» Второй симфонии, то она явно противоречит пруту Третьей симфонии и сходному с ним приёму в Шестой симфонии. Отдельный удар Rute в этом последнем произведении, едва ли согласуется с ударами веника и во Второй симфонии.
Прут-Rute в собственно оркестровом значении есть совокупность двух плоских поверхностей, другими словами - хлопушка, кнут-fouet - Peitschenknall, просто Peitsche или Knallbuchse, или по-американски - slap-stick, а не обыкновенная палочка барабана, метёлочка или берёзовый веник, представляющие собою лишь частный случай в игре на любом ударном инструменте семейства барабанов. Эта палочка не есть Rute в классическом значении этого определения.
Что же теперь подразумевает под словом Rute Рихард Штраус? Принимая во внимание свойственную, таким инструментом может быть только кнут-хлопушка или Rute в значении Peitschenknall со всеми вытекающими отсюда производными - собственно Peitsche и Knallbuchse. Его едва ли смогла бы удовлетворить связка прутиков, простой берёзовый веник, которым «пошлёпывали» по коже большого барабана ещё в XVIII столетии, или скромная палочка, которой «пощёлкивали» по раме тог же барабана в более позднее время, когда почувствовали необходимость ввести в оркестр сухие похрустывающие удары. Теперь, в заключение, несколько слов о Peitsche и Knallbuchse. Как было уже сказано, об этих инструментах упоминает Эрхард-Вальтэр Хаупт в своём повествовании, посвящённом «инструментам, применяемым в попури, танцевальной музыке и комических сценах». Определяя существо этих инструментов, он говорит, что «кнут - Peitsche состоит из двух, ударяемых друг о друга дощечек».